Евгения Изварина

* * *
Екатерине Симоновой
Воздух окрашен - слоями - под жемчуг и под орех.
потускнела дубовых крон прорезная жесть.
Наступает осень: плечи склоняются под сукно и мех,
лица запоминаются как есть,

руки задерживаются возле дверных скоб...

В полыни, струящейся, как дым,
лежит красное яблоко, и земля в ледниковый столб
промерзает под ним.
Словно в пестрое зеркало, в своё домашнее никогда -
ива глядится в опавшие листья, совсем пуста.

На краю поля стоит человек - как стоит вода
в желобке листа.
осень 2013

***

Сморгнуть бы смерть - да как её сморгнёшь?!
Не тёмная соринка, не ресница.
Запоминай листа сухого дрожь
и паданец клюющую синицу.

Еще одной предзимней тишиной,
орехом юным и случайным клёном
прирос мой сад - нетленный и сквозной,
в сердечных небесах укоренённый.

И в нём с вином дощатые столы
и лампы керосиновой мерцанье.
И те, кто смертной наглотался мглы,
здесь обрели безмерное дыханье.

отсюда
https://stihi.ru/2019/11/19/4587

ВОСПОМИНАНИЕ О ЮГЕ I

Как ртуть, как шелк, как щекот, как
Раскосая луна морская,
В ногах, и в пахе, и в руках –
Везде во мне есть кровь людская:
Как луч, съезжающий в реку́,
Как месяц, таемый туманом,
Как занавесь по сквозняку
И как рука над женским станом –
Чуть-чуть прогнувшися, она
Стоит-скользит, натяжена.

(Когда же в каменной тени
Круглоступенных гор у моря
Я вспомнить смог другие дни
И вздрогнул от стыда и горя,
Вся кровь – от кроны до корней! –
Заскрежетала и запела;
Хоть воли не было у ней,
Но вдруг она, прорвавши тело,
Вся – вверх, во все ее крыла...

– И Божья кровь ко мне вошла –)

отсюда
http://www.vavilon.ru/texts/prim/yuriev3-2.html#73

* * *
В такой – какой? – то влажной, то сухой
Траве-листве на бледно-сером фоне
Небес, колонн, ступеней, на газоне
Стоит безносый пионер-герой.

Акива Моисеич Розенблат,
Начитанный декан второго меда,
Вообще решил, что это Андромеда,
И Анненского вспомнил невпопад.
Мол, как сказал поэт в порядке бреда,
Вон там по мне тоскует Андромеда.

- Гуд бай, Ильич, большой тебе привет, -
Профессор раскудахтался глумливо, -
Не умерла традиция… Акива,
Ты настоящий врач! Живи сто лет.

* * *
Карельская элегия

Тридцать лет не был. Приехал – дождь.
Все ржаво, серо.
На причале в рифму кричат: «Подождь,
Кинь спички, Серый!»

А приятель (выпил? характер – дрянь?),
На ходу вправляя в штаны рубаху,
Тоже на всю пристань пуляет: «Сань,
Пошел ты на х..!»

Все похоже: проза (слова), стихи
(Валуны и вереск, мошка и шхеры,
Комары и сосны, цветные мхи,
Серый).

Просто тот, кто раньше глазел на бой
Солнца с Оле-Лукойе,
Не был только и ровно собой,
Как вот этот, какой я.

отсюда
https://sumin.moy.su/publ/29-1-0-64

Горя не будет

— Тяжелая картина, —
говорила бабушка 1918 года рождения
о некоторых кинофильмах.

Она была восьмым ребенком в семье.
Семеро умерло от голода.
Отца убили в гражданскую.
Мать опознала его по подмёткам.
Отчим был веселый.

— Фроська! — кричал. —
Мигом за водкой!
И горе тебе,
если самовар поспеет раньше!

Самовар не поспевал —
Фроська была быстрее,
потому что гнала на лошади.
Горя не было.

Потом у нее было три ребенка.
Отец первого погиб под Ленинградом.
Отец второго тоже где-то сгинул.
А третьего?

Её арестовали в 1947 году.
Не по политической статье.
За растрату.
А беременным срок могли скостить.
Ну она и забеременела.
Ну ей и скостили.
В свидетельстве о рождении дочери
в графе «Отец» — прочерк,
а в графе «Отчество» — Ивановна.

Зато никто из троих не умер в детстве.
Все прожили долгую дурацкую жизнь.
И никто из них
не смог пережить бабушку.
Она умерла в 87 лет.
В доме престарелых.

— Ну Фроська — думает отчим.
— Щас получишь!

— А вот я! — кричит она из-за двери.

Дверь распахивается.
Фроська с бутылкой водки.
Горя не будет.

* * *
«…кремнистый путь блестит»
(М. Лермонтов)
стыд виноградникам – досыта
ответный ад
и звёзд река не перекрыта

дыр мириад
течёт

и несочтённых дюжин
диагональ
нежнее – где вопросу нужен
ответ
едва ль

ОСЕНЬ В ЛЕНИНГРАДЕ
(80-е гг.)

Ане, на прощанье
и — как ветер ее сентябрьский ни полоскай —
реке напрягающейся, но все еще плоской
чаечка светлая под Петропавловской
темной отольется полоской

и — как их октябрьский дождик ни полощи —
на крыше мечети в ее голубом завороченном желобе
горлышком потускнеют от спеси и немощи
полумертвые голуби

и — будут деревья сверкающей пыли полны
что полки уходящие в небо натопали
одни только будто из жести синеющей выпилены
будут тополи

и — трещать будет весело и в ноябре еще им
тополям — крылушком кратко стригущим
воробей на бреющем
над «Стерегущим»

отсюда
http://www.newkamera.de/blogs/oleg_jurjew/?p=603

* * *

Анне Маркиной

смотри: вот это литпроцесс, а вот звезда в губе,
а это лес, блеснувший лес, сам-тишина себе
там день без малого вранья, там я, и жданный, и ночной,
теперь, о дочь, о жуть моя, поговори со мной

там чудеса, там ты меня без мысли о любом,
сидит шаламов у огня, весь в нимбе голубом,
колымский свет над ним поёт о том, как не проси,
и зэки слушают на взвод, транссиб и новосиб,

и потому что свет взрывной в осколочной губе,
он тоже облако себе, чудовище себе,
во рту огромном темноты, внеплановом дыму,
уже поблизости не ты, а кто – я не пойму:

он издан весь и в смерти весь, он полудённый брат,
но голос говорит, что месть и зеркалу не рад,
стоит, я вышел – я ушёл, что мне твой зов и вой,
как будто сам себе укол – верблюжий, горловой,

вакцина в дымовом плече, на музыку слова;
но он лишь бог или ничей – и тянешь однова,
как через час земля жива, как песня осетра,
сидим, зажившая трава, у одного костра

* * *

в болящем горле свет, как новый постоялец:
живи, малину ешь – но в комнате утрат
брат выбирает смерть, ко рту подносит палец,
тихонько сообщить, что будет новый брат:

на ветви юных лет повешенное слово –
и вызволи, возьми, чтоб эхо на весу;
он падает туда, где места нет живого,
где извините-жест, что нет, не донесу;

где в дырках от обид – упал – очнулся – замер;
и вот пошёл-привстал, сидит, малину ест;
а новый, в небесах, с печальными глазами, –
пронзённое эссе из лебединых мест,

и с именем певца про лебедей убитых;
мы были на войне, стеснялись куража,
стелились у костра, и вот – газетный свиток:
на свете никого, лишь небо и душа;

что было леденцом – то лёд невыносимый;
кто облако в глазах – цикадные понты;
хоть с облака махни, раз говорить не в силах,
что лёгок лётный снег, что скоро будем ты

из подборки
https://polutona.ru/?show=0903234924

*
Во всем есть разлом. Только так свет может попасть внутрь.
*
Не надо противиться чуду.
*
Эта война будет вечной: война между теми, кто говорит, что война идет, и теми, кто говорит, что никакой войны нет.
*
Моя вотчина очень мала, но я пытаюсь исследовать ее со всей тщательностью.
*
Правила жизни Леонарда Коэна
https://esquire.ru/rules/199-cohen/

***

Должен снег лететь
и кондитерская на углу гореть,
мать ребёнка должна тянуть
за руку, должен ветер дуть,
и калоши глянцевые блестеть,
продавщицы розовые в чепцах
кружевных должны поднимать
хруст слоёных изделий в щипцах,
и ребёнок, влюблённый в мать,
должен гибнуть в слезах,
и старик, что бредёт домой,
должен вспомнить, как – боже мой! –
как сюда он любил
заходить, как он кофе пил,
чёрный кофе двойной,
«Больше, – шепчет, – лишь смерть одна,
потому что должна
этот шорох и запах смыть…» –
и глухая должна стена
тень его укрупнить,
и тогда снегопад густой
всё укроет собой,
и точильного камня жрец
сотворит во мгле под конец
дикий танец с искрой.