Евгения Изварина

15. Заказное кино

Рабочие в шапках-ушанках —
«Заводы, вставайте, шеренги…» —
из пламенных и неустанных,
впряженные в сталелитейные реки,
мы в утро выходим, зима,
скользи — вот земля! —
от трехпроцентного займа
к палаццо из хрусталя.

Черно-белый просмотр,
зерна воздуха на просвет,
тридцать пятый год, мотор,
гимнастерки, брезент,
бодреливая песня:
«Проверьте прицел, заряжайте ружье…»
Сердцу грозному тесно,
и в ушах — зов заветного эха: «Ужо!»

Мы люди, мы сплошь коты
Шрёдингера-Гитлера-Джугашвили,
живы и мертвы, я и ты,
одновременно. Мы — или-или.
Атом распадется, а покуда — здравица
с заупокойницей крутит шашни
и рубиновая загорается
на Спасской башне.

Воскресим же мертвых,
соберем, спасая честь, все племя
человеков. Прочь из комнат спертых,
преодолевая время
и пространства косность,
в синеву взлетая небосвода.
Звери выйдут проводить нас в космос
и вздохнут свободно.

Птицы хваль споют прощальную
и счастливую, как пролетарий,
рыбы заглядятся беспечально
на высокий планетарий,
на манящий Млечный —
сколько мы не покоряли лет его?
Как нам будет вечно,
как легко и фиолетово!

отсюда
https://magazines.gorky.media/zin/2020/2/stihi-iz-velimirovoj-knigi.html

АДАМ

Колесо порастает прахом, затем землёй,
после свивается в воздух, и в дождь, и в тепло, и в звёзды,
в дерево, которым неба фонтан растёт
в животный грунт колеса – замерзший и белый.

Там человека стоит окружность без темноты:
птицы его, звери, олени, лоза, предметы –
плоды его рук переходят в тёплый, как дом, огонь –
спицами от колеса – он, который сеет

земли, дыханье, округлую тень – похожий
теперь на летучую мышь вылетает из кожи
переворачивает свет, как полынь и очки,
дышит сквозь мёд кипящий и видит: дожди

в голых прохожих скручены – как часы или мгла,
верёвка метели, белка тонкая, как жара,
масло или свемовская киноплёнка, желтая по краям,
намотанная на бобину его, где кромка –
это смерть, которая не пришла.

Колесо крутится спицами, воробьями –
прозрачны небо и твердь между крылами,
чудными: крикнешь несотворенное – тварью
вырастет и обрастёт временем, временами,

белым фонтаном, что катит себя вертикально,
перед собою, как заросли глины и пара,
движима то бинарно, а то троично
словно небо, что спит зерном чечевицы,

черновиком, чертежом, каждой косточки подмастерьем,
там, где старый Адам – это только двери,
это только звери с сосцами огня, это бело-рыжий
свет, который пройдя, ты возможно вышил,

как окружность из тела и праха голодной пряжи,
что висит, как фонарь и зренья отрез, в каждом нашем
обороте или, как древо стоящей, нише
что стоит без тебя так, будто ты в крест свой вышел.

отсюда
https://www.stihi.ru/2017/01/12/7768

* * *
Запомнишься такой: не вымокший в росе,
Учил меня взлетать, орудуя локтями.
Я знала о тебе немногое, как все:
Украден со двора, воспитан лебедями.

Когда ты прилетел и напугал кота,
Все прятали тебя, как бриллианты скаред,
Теперь нигде, точней, никто и никуда
Таких людей уже из рук не выпускает.

Не подобрать деталь, похожую точь-в-точь,
И, строй теряя, как дешёвая «Ямаха»,
Я пробую забыть, что могут не помочь
Ни птичья кость и ни крапивная рубаха.

Пытаюсь не понять, но, внутренне кипя,
Услышу: тишина тебя и обвинила
За то, что ты собрал и складывал себя
Из порванных страниц и битого винила,

За то, что включен свет в согретом и живом
И раскалён снегирь, как кровь перелитая.
Я взмахиваю вверх широким рукавом
И, выдохнув, гляжу, как лебеди взлетают.

Блейк (очень вольный перевод)

Тигра, тигра, дух равнин,
Ни медведь тебя, ни свин
Не затмят в сердцах детей,
Средоточие когтей!

О тебе, мятежный дух,
Пел пыхтелки Винни-Пух,
И во тьме Слонопотам
По твоим ходил следам!

Кто тебя усильем жил
Из семи фрагментов сшил,
Вывернул в один приём
И набил всего тряпьём?

Вышиты иглою чьей
Шёлк и гладь твоих очей?
Описал ли твой Линней
Шкуру, зарева страшней?

Из каких забытых книг
Ты умеешь делать прыг?
В детской или же в лесу
Я за хвост тебя несу?

И медведя, и осла
Чья рука тогда несла?
Помни, с рук тебя кормил
Крис, – иначе Робин, – Милн.

из подборки
http://www.plavmost.org/?p=13825

* * *
Долгота полуподвала,
в тире плачущая жесть
если птицу загадала,
то – ночную: всё, что есть,-
круговым порогом звука
перебитые крыла

их, пока луна безрука,
чья-то лампа обняла.

* * *
…птицы вольные распевы,
луны таволги и льна
златоглавы…

Только где вы? -
Стаи,
сонмы,
племена
впрок отложены на лето,
все свои,

пока одной -
спится мало, снится небо
где луна была луной…

* * *

*
То девять звезд внутри собора
своей жестянкой шелестят,
то звон очертит огорода
и участь, и слепых котят,

то никакого Бога нету,
то Он разделит твердь и тварь
и дырочку в тебе просверлит,
чтоб легче было умирать.

То лампа копоть и морозы
накопит на огонь и свист,
то встанут в круг сквозной березы,
чтоб сок нечеловечий пить,

то лев, свернувшись, как изнанка
пустыни или кровь моя,
летит, как кров, и умывает
котят слепых внутри огня.

И я кручу, как будто белка,
как свет округлый, колесо,
где девять звезд на звук надето
и невозможно хорошо.

вода и хлеб

Когда печати хрупкого льда
прорвет световая нить,
нахлынет и снизойдет вода,
желая хлеб преломить.

Она уже надломила лес
и крестики голубей.
И только свежий тугой замес
пока не дается ей.

А хлеб лежит у Христа за пазухой,
и спит, и не дует в ус.
Терпи, вода, перед самой Пасхой
получишь заветный кус.

Его разломишь – а там до вечера
не смолкнет твое ла-ла
в обмен на толику человечьего
старания и тепла.

За то, что в сердце его – шумы,
что телом он рыхл и бел,
терпи, вода, как терпели мы.
Как с нами господь терпел.


семейство

И небо еще не прошло калибровку,
и мир на земле, и свобода в раю.
Адам получает в подарок коровку,
лошадку, барашка, собачку, свинью.

И с этой минуты – ни складу, ни ладу.
Забавы и игры деля пополам,
во всех закоулках эдемского сада
компания сеет веселый бедлам.

Такие затеи Крылову с Эзопом –
и то невдомек, выносите святых!
Вприскочку по кочкам, по полю галопом,
и кубарем наземь, и в реку бултых.

Так шумно и тесно, что Господу ясно:
он должен немедля вернуть тишину,
и твердой рукой прекратить хулиганство,
и сделать Адаму... допустим, жену.

Расчет не подвел. Сотворенный с любовью,
подобный подарок поди не прими.
Домашних животных растет поголовье,
но сердце мужчины – с женой и детьми.

Другим уступая нагретое место,
где все пребывали до нынешних пор,
уходит звериное наше семейство:
скотина – в сарай и собака – во двор.

Немного обидно, но некуда деться.
И только единожды, под Рождество,
домашние звери встречают Младенца,
собравшись вокруг, согревают его.

Друг друга боками касаясь неловко,
стеснительно шепчут: «Мы тоже семья
потомку Адама...» Лошадка, коровка,
собачка, барашек и даже свинья.

из подборки
https://prochtenie.org/experiments/30033

* * *
Чудилось нам – смертей не бывает двух,
голос, казалось, был шёпотами нарощен;
шёпотом – расстоянье, а время вслух –
о человеке, птице, их веке общем,
лишнем их споре, когда высота – одна
сердцу положена, но торжеству запретна…

Нравилось нам – нырять в неё не до дна,
птицей кружиться над родниками пепла…

* * *
было где завокзалье
белую - гибели
искру в одно касанье
голуби выбрали

года ли обруч, дня ли
взят, чтобы поняли
белыми голубями
словно ладонями

* * *
Что сходство наугад
нетленно и нелепо –
полёт не виноват,
по лестнице на небо
переступая птиц,
в их мельтешенье прячем
спокойствие границ,
прославленное плачем…