Александр Петрушкин
АДАМ
Колесо порастает прахом, затем землёй,
после свивается в воздух, и в дождь, и в тепло, и в звёзды,
в дерево, которым неба фонтан растёт
в животный грунт колеса – замерзший и белый.
Там человека стоит окружность без темноты:
птицы его, звери, олени, лоза, предметы –
плоды его рук переходят в тёплый, как дом, огонь –
спицами от колеса – он, который сеет
земли, дыханье, округлую тень – похожий
теперь на летучую мышь вылетает из кожи
переворачивает свет, как полынь и очки,
дышит сквозь мёд кипящий и видит: дожди
в голых прохожих скручены – как часы или мгла,
верёвка метели, белка тонкая, как жара,
масло или свемовская киноплёнка, желтая по краям,
намотанная на бобину его, где кромка –
это смерть, которая не пришла.
Колесо крутится спицами, воробьями –
прозрачны небо и твердь между крылами,
чудными: крикнешь несотворенное – тварью
вырастет и обрастёт временем, временами,
белым фонтаном, что катит себя вертикально,
перед собою, как заросли глины и пара,
движима то бинарно, а то троично
словно небо, что спит зерном чечевицы,
черновиком, чертежом, каждой косточки подмастерьем,
там, где старый Адам – это только двери,
это только звери с сосцами огня, это бело-рыжий
свет, который пройдя, ты возможно вышил,
как окружность из тела и праха голодной пряжи,
что висит, как фонарь и зренья отрез, в каждом нашем
обороте или, как древо стоящей, нише
что стоит без тебя так, будто ты в крест свой вышел.
отсюда
https://www.stihi.ru/2017/01/12/7768
Колесо порастает прахом, затем землёй,
после свивается в воздух, и в дождь, и в тепло, и в звёзды,
в дерево, которым неба фонтан растёт
в животный грунт колеса – замерзший и белый.
Там человека стоит окружность без темноты:
птицы его, звери, олени, лоза, предметы –
плоды его рук переходят в тёплый, как дом, огонь –
спицами от колеса – он, который сеет
земли, дыханье, округлую тень – похожий
теперь на летучую мышь вылетает из кожи
переворачивает свет, как полынь и очки,
дышит сквозь мёд кипящий и видит: дожди
в голых прохожих скручены – как часы или мгла,
верёвка метели, белка тонкая, как жара,
масло или свемовская киноплёнка, желтая по краям,
намотанная на бобину его, где кромка –
это смерть, которая не пришла.
Колесо крутится спицами, воробьями –
прозрачны небо и твердь между крылами,
чудными: крикнешь несотворенное – тварью
вырастет и обрастёт временем, временами,
белым фонтаном, что катит себя вертикально,
перед собою, как заросли глины и пара,
движима то бинарно, а то троично
словно небо, что спит зерном чечевицы,
черновиком, чертежом, каждой косточки подмастерьем,
там, где старый Адам – это только двери,
это только звери с сосцами огня, это бело-рыжий
свет, который пройдя, ты возможно вышил,
как окружность из тела и праха голодной пряжи,
что висит, как фонарь и зренья отрез, в каждом нашем
обороте или, как древо стоящей, нише
что стоит без тебя так, будто ты в крест свой вышел.
отсюда
https://www.stihi.ru/2017/01/12/7768
