Евгения Изварина (evizvarina) wrote,
Евгения Изварина
evizvarina

Categories:

Памяти Майи Плисецкой

Дмитрий Быков



В этом году Майе Михайловн¬е Плисецкой исполнилось бы 90. Одна из величайших балерин ХХ века ушла из жизни в Мюнхене, где вместе с супругом Родионом Щедриным они жили последние годы. Свой прах Плисецкая завещала развеять над родной землей, каковой для нее без всяких вариантов была Россия...
Андрей Вознесенский называл Плисецкую звездой, адской искрой: «Такая гибнет – полпланеты спалит». Но вот умерла Плисецкая – и хотя весь мир скорбит, Россия провожает ее удивительно тихо, и сама эмоциональная ровность этого прощания резко контрастирует с ее собственной взрывной природой
Да, великая; да, символ русского искусства во всем мире, показавшая «им там», что такое русский балет (на это теперь особенно упирают). Что такое собственно дар Плисецкой, почему по ней сходили с ума, почему она не только «им там», но и нам здесь объясняла, что такое подлинный артистизм и гениальная одаренность – об этом почти все молчат. Смерти Прокофьева, умершего в один день со Сталиным, страна не заметила; смерть Плисецкой растворяется в громе парада, в спорах о юбилее Победы, тонет в угрозах и опасениях, да и по совести говоря – много ли осталось людей, помнящих ее? Давно не выступала, жила за границей, превратилась в символ. Говорят, имела капризный и трудный характер. Иногда кажется: вспомнили, чтобы забыть окончательно.
Между тем Плисецкая принадлежала к удивительному отряду людей, многое себе позволявших. Напоминала она об одной великой истине, актуальной, кстати, и для нынешней России: хочешь быть защищен – стань незаменимым, единственным. Все остальные, включая первых лиц государства, заменяются, когда нужно. Но если ты умеешь что-то, чего не умеет никто больше, – у тебя есть шанс прожить свою жизнь не на четвереньках. Ты можешь позволять себе капризы, резкости, отважные и отчаянные поступки, защищать Солженицына, как Ростропович, и даже селить его на своей даче, негодовать по случаю реабилитации Сталина, как Плисецкая, и защищать Параджанова, как она же, и свободно жить и танцевать на Западе вопреки неизменной во все времена советской ксенофобии (до такой риторики, как сейчас, в семидесятые не доходило, но практика отличалась мало).
Она была настоящей советской звездой, прекрасной представительницей богемы, из тех, кто собирался у Лили Брик на Кутузовском – там она и познакомилась с Родионом Щедриным, тогда начинающим, но уже триумфальным композитором, – у Аксенова, у Вознесенского, в тогдашнем Доме актера, где сходились мастера, а не спонсоры. Тогда, в советской теплице, в искусственной замкнутости, – я ничуть не ностальгирую по ней, просто понимаю, что сегодня хуже, – поэты дружили с художниками, звезды балета – с режиссерами, идеология никого не ссорила (разве что отметались самые уродливые крайности), и жива была память о добрых нравах искусства. Протестовать было принято не тогда, когда кого-то награждали, а когда кого-то, напротив, обходили. Коллективными были не доносы, а письма в защиту и поддержку. То есть доносы тоже были, в том числе на Плисецкую, но их авторам не подавали руки. Советский мир отличался от нынешнего главным образом тем, что при сходных действиях говорились другие слова и людям случалось еще испытывать чувство неправоты; одним это кажется лицемерием, другим – правилами приличия. Плисецкая этот кодекс блюла неукоснительно. Да, этим людям многое позволялось. Да, у них водились деньги, по советским меркам огромные, по западным – скромные. Но какая независимость без денег? Да, их баловали власти. Но какая в России свобода без возможности влиять на эти власти, входить к ним без очереди? Вспомним, только богема да физики из шарашек обладали тут подлинной независимостью – из унижений собственное достоинство не делается, оно в этой среде не развивается.
Она расширяла границы русской балетной классики, уходила от нее, от дисциплинарно-канонического, парадно-имперского балета, которым восхищался мир, втайне ужасаясь самодисциплине, муштре и абсолютной верности традициям. Уже ее «Кармен-сюита» была революцией, почему ее и цензурировали нещадно, ругая за «эротизм» (за это же в свое время, за тридцать лет до того, разносили «Катерину Измайлову» Шостаковича). Да и что это такое – «Бизе – Щедрин»?! Плисецкая танцевала лет на двадцать дольше, чем позволяет все тот же возрастной канон. Я успел ее увидеть на сцене – в «Лебедином озере», где она танцевала Одетту – Одиллию. Одиллия мне понравилась больше, она была ярче, притягательнее, страшнее. Было мне лет восемь, а десять лет спустя я протиснулся в зал студенческого театра МГУ, тогда еще на углу Моховой и Герцена, где была творческая встреча с Плисецкой, шестидесятилетней, выглядящей едва на сорок. Поражали ее дружелюбие и резкость – абсолютная открытость в сочетании с безупречным достоинством. Этот тип женщины – скорее «шестидесятницы», чем шестидесятницы, – сейчас абсолютно исчез. В нем было сочетание ума, сексуальности, самодисциплины, одиночества, некоторого надрыва. На таких женщинах стояла советская система в последние годы – мужчины, если честно, деградировали быстрей, а женщины приспособились. В это время Плисецкая станцевала свои знаменитые авангардные балеты – «Анну Каренину» и «Чайку». Ей можно было уже ничего не делать, почивать на лаврах, танцевать иногда на гастролях «Лебедя» или писать мемуары (она и мемуары умудрилась написать так, что книга «Я, Майя Плисецкая» обсуждалась с восторгом и негодованием, раскалывала и провоцировала аудиторию). Но она продолжала работать, подставляясь, вызывая восхищение и негодование, раздражая и удивляя.
В Советском Союзе были люди – прежде всего люди искусства, хотя и в науке их было немало, – которые считали, что общественная жизнь их касается; что в башне из слоновой кости отсиживаться неприлично, а карьера – ну что карьера? Советская власть не слишком охотно высылала своих звезд за границу: чтобы лишили гражданства, надо было упорствовать, как Солженицын, или нарываться, как Любимов. Теперь тоже ничего особенного сделать не могут: ну, лишат финансирования – можно ведь найти, под громкое имя дадут... Но сегодня всех сковал оцепеняющий страх, а при советской власти его не было. Был азарт игры со стареющим зверем. Плисецкая, дочь расстрелянного отца и сосланной матери, была человеком с убеждениями, и не модными, а выстраданными, простите за штамп. У нее, как у многих советских звезд, было обостренное и, думаю, гипертрофированное чувство собственного достоинства, то особое самоуважение, которое присуще прежде всего профессионалам. Профессионалов у нас традиционно мало, достоинства еще меньше. Мы все «боимся себе позволить». А она не боялась, потому что с ней ничего нельзя было сделать. Власть боялась реноме, а избивать женщин на улице еще не было принято.
Понятно теперь, почему артистов, подобных Плисецкой, и личностей ее масштаба здесь долго еще не будет?
Вполне может получиться, что и никогда.


отсюда
http://sobesednik.ru/dmitriy-bykov/20150513-dmitriy-bykov-smert-mayi-pliseckoy-i-ee-velikaya-istina

за ссылку спасибо
sadalskij
Tags: любимые люди, танцовщики
Subscribe

Recent Posts from This Journal

  • (no subject)

    * * * Сон так же иссякал, и что с водицы талой – несметным косякам? Как их заплыва малый осколок бестолков – сон в сорок плавников под…

  • судьба человека

    https://t.me/rusnews/66530

  • (no subject)

    * * * Свет помнит холод – сколько бы ни глох в янтарном шаре: о смолу и мох заточены крысиные резцы удачи, сквозь кордоны беглецы проносят на…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments