* * *
Вчера я подумал немного
и к мысли простейшей пришёл:
в раю отдыхают от Бога,
поэтому там хорошо.
От веры в Него отдыхают,
от зелени жизни земной,
где ангелы, как вертухаи,
всё время стоят за спиной.
От ярости Бога, от страха,
от света божественной тьмы,
от вспаханной похоти паха,
от суммы сумы и тюрьмы.
От ревности Бога, от боли,
от ста двадцати пяти грамм
отменно поваренной соли
для незаживающих ран.
И снова – от веры, от веры,
от сладкой её пустоты,
от ветхозаветной химеры,
с которой химичат попы.
От яблони в синей извёстке.
От снега на тёмной сосне.
От плотника с женской причёской,
от плоти его на кресте.
От «око за око», от шока,
что эти стихи на столе
лежат с позволения Бога,
убившего нас на земле.
О, как Он любил, спозаранку
склонившись над городом Ч.,
зализывать кислую ранку
у птицы на правом плече...
(2009)
* * *
Рождённая смертью, Она вероятна
не более чем.
И это не то чтобы очень понятно,
тем более всем.
Месили, как тесто, ошмётки тумана,
потом из него
лепили лицо Её. Это - не странно,
страннее всего,
что кожу пошили из скошенной ночью
вечерней травы,
при этом наклеили очень непрочно,
непрочно, увы.
Она надевает покатые плечи,
пока молоко
(в котором любой распознает овечье
довольно легко)
течёт с золотистыми шлепками жира
по теплой спине,
и это не то чтобы очень красиво,
но сносно вполне.
Под левой ступнёй у Неё - муравейник,
а в нём - муравьи,
под правую бросил какой-то затейник
синицу в крови,
учуявши это, со всех подземелий,
каких ни на есть,
кроты поспешают, стирая колени,
покушать-поесть.
А рядом слоняются люди безумья
с любовью своей,
пока не спалит их Её полнолунье
до красных костей.
А влага вечерняя, гладкая влага,
допустим - с Днепра,
по дну безымянного, кстати, оврага
шуршит до утра.
Не лисы, не совы, не волки/собаки,
не кошки/коты,
а злые деревья гуляют во мраке
своей красоты.
Она же берётся за дудочку смеха,
слюнявя губу,
и сразу же пляшут вокруг человека
под эту дуду
седые стрекозы и белые мыши,
и змеи в кольце,
и пальцы, которые это запишут
без точки в конце
(1998)