Вчера исполнилось 44 года со дня рождения Дениса Новикова - на мой взгляд, лучшего нашего поэта "на исходе двадцатого века". Бог даст это поймут и об этом еще скажут...
Моё ма-аленькое избранное из его стихов:
* * *
Где я вычитал это призванье
И с какого я взял потолка,
Что небесно мое дарованье,
Что ведома Оттуда рука?
Что я вижу и, главное, слышу
Космос сквозь оболочку Земли?..
Мне сказали: «Займи эту нишу» —
Двое в белом. И быстро ушли.
Детский сон мой, придуманный позже,
Впрочем, как и всё детство мое,
В оправдание строчки… О боже,
Никогда мне не вспомнить ее.
Первой строчки, начала обмана,
Жертвой коего стал и стою
Перед вами я, папа и мама.
Пропустите урода в семью.
Россия
плат узорный до бровей
А. Блок
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки —
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка — пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
мы ровно полмира держали в зубах,
мы, выше чернил и бумаги,
писали свое на рейхстаге.
Свое — это грех, нищета, кабала.
Но чем ты была и зачем ты была,
яснее, часть мира шестая,
вот эти скрижали листая.
Последний рассудок первач помрачал.
Ругали, таскали тебя по врачам,
но ты выгрызала торпеду
и снова пила за Победу.
Дозволь же и мне опрокинуть до дна,
теперь не шестая, а просто одна.
А значит, без громкого тоста,
без иста, без веста, без оста.
Присядем на камень, пугая ворон.
Ворон за ворон не считая, урон
державным своим эпатажем
ужо нанесем — и завяжем.
Подумаем лучше о наших делах:
налево — Маммона, направо — Аллах.
Нас кличут почившими в бозе,
и девки хохочут в обозе.
Поедешь налево — умрешь от огня.
Поедешь направо — утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
Качели
Пусть начнет зеленеть моя изгородь
и качели качаться начнут
и от счастья ритмично повизгивать
если очень уж сильно качнут.
На простом деревянном сидении,
на веревках, каких миллион,
подгибая мыски при падении,
ты возносишься в мире ином.
И мысками вперед инстинктивными
в этот мир прорываешься вновь:
раз — сравнилась любовь со светилами,
два-с — сравнялась с землею любовь.
Только для белок
простите белки красно-серые
с небес сбежавшие поесть
что я то верю то не верую
что вы и мы на свете есть
на берегу залива финского
в лесу воистину стоим
а может только верим истово
как белочки глазам своим
* * *
Это было только метро кольцо,
это «о» сквозное польстит кольцу,
это было близко твое лицо
к моему в темноте лицу.
Это был какой-то неровный стык.
Это был какой-то дуги изгиб.
Свет погас в вагоне — и я постиг —
свет опять зажегся — что я погиб.
Я погибель в щеку поцеловал,
я хотел и в губы, но свет зажгли,
как пересчитали по головам
и одну пропащую не нашли.
И меня носило, что твой листок,
насыпало полные горсти лет,
я бросал картинно лета в поток,
как окурки фирменных сигарет.
Я не знал всей правды, сто тысяч правд
я слыхал, но что им до правды всей…
И не видел Бога. Как космонавт.
Только говорил с Ним. Как Моисей.
Нет на белом свете букета роз
ничего прекрасней и нет пошлей.
По другим подсчетам — родных берез
и сиротской влаги в глазах полей.
«Ты содержишь градус, но ты — духи» —
утирает Правда рабочий рот.
«Если пригодились твои стихи,
не жалей, что как-то наоборот…»
* * *
Когда моя любовь, не вяжущая лыка,
упала на постель в дорожных башмаках,
с возвышенных подошв — шерлокова улика —
далекая земля предстала в двух шагах.
Когда моя любовь, ругаясь, как товарищ,
пыталась развязать шнурки и не могла,
«Зерцало юных лет, ты не запотеваешь», —
серьезно и светло подумалось тогда.
* * *
Не бойся ничего, ты Господом любим —
слова обращены к избраннику, но кто он?
Об этом без конца и спорят Бом и Бим,
и третий их партнер, по внешности не клоун.
Не думай о плохом, ты Господом ведом,
но кто избранник, кто? Совсем забыв о третьем,
кричит полцирка — Бим!
кричит полцирка — Бом!
Но здесь решать не им, не этим глупым детям.
* * *
Ресница твоя поплывет по реке
и с волосом вьюн,
и кровь заиграет в пожухлом венке,
и станешь ты юн.
И станешь ты гол как сокол, как щегол,
как прутья и жердь,
как плотской любви откровенный глагол
идущих на смерть.
И станешь ты сух, как для детских ладош
кора старика,
и дважды в одну, как в рекламе, войдешь,
и стерпит река.
* * *
Одиночества личная тема,
я закрыл бы тебя наконец,
но всегда существует проблема
с отделеньем козлов от овец.
Одиночества вечная палка,
два конца у тебя — одному
тишина и рыбалка, а балка,
а петля с табуреткой кому?
* * *
вы имеете дело с другим человеком
переставшим казаться себе
отсидевшим уайльдом с безжизненным стеком
и какой-то фигнёй на губе
почему-то всегда меблированы плохо
и несчастны судьбы номера
и большого художника держит за лоха
молодёжь молодёжь детвора
* * *
Учись естественности фразы
у леса русского, братан,
пока тиран куёт указы.
Храни тебя твой Мандельштам.
Валы ревучи, грозны тучи,
и люди тоже таковы.
Но нет во всей вселенной круче,
чем царскосельские, братвы.
* * *
Заклинаю всё громче,
не стесняюсь при всех
отпусти меня, Отче,
ибо я — это грех.
Различаю всё чётче
серебрящийся смех,
не смеши меня, Отче,
не вводи меня в грех.
* * *
Будет дождь идти, стекать с карнизов
и воспоминанья навевать.
Я — как дождь, я весь — железу вызов,
а пройду — ты будешь вспоминать.
Будет дождь стучать о мостовую,
из каменьев слёзы выбивать.
Я — как дождь, я весь — не существую,
а тебе даю существовать.
