Бабка моя служила стенографисткой,
носила жакет с плечами.
В ней был стиль. Ее обошли партийные чистки
и некоторые другие печали.
Сама она была из калужских рабочих
с их отличной фамилией Львовы.
А дед происхождением был не очень,
незаконный сын провизора из Могилева
и дурочки какой-то, прислуги. Та уж мылила ремешок.
Ребеночка хозяева-немцы взяли в сЕмью,
покрыли, как говорится, грешок.
И стал он немцем, вместе со всеми.
Назвали Петер. Петр Иваныч,
приемный батюшка был Иоганном.
Для родной мамаши, выходит, паныч.
Барчук, выходит. Приймак немчуры поганой.
Когда живые мертвых простили
и прошлое заперли, как столовое серебро,
дед увидел бабку с ее знаменитым стилем,
в круглой шляпке, сдвинутой на левую бровь.
И вот, презирая интриги завистниц и гадин,
с мужем, которого называла почему-то Володя,
Верочка Львова, из рабочих, уехала в Копенгаген,
где торгпредские жены шептались о стиле и о породе.
Бобочка, мой папа, родился с немецким в печенках.
Прекрасные старики еще были живы.
И та курва вдруг вспомнила про байстрючонка
и стукнула, что сын ей алименты зажилил.
В Караганде прочно осела кузина.
Сестра-красавица целовала лагерный почерк.
Вот и Пете пригодилась допровская корзина.
Верочка не роптала, хотя и была из рабочих.
Пушкинские Горы — это под Псковом.
Никакие не горы — холмы и дачи.
Там Бобочке в голень попал осколок,
и война закончилась для него удачно.
Женщины нашей семьи дождались мужчин
из госпиталей и тюрем. И молчали, когда болит.
И это было одной из причин
моего явления — а вовсе не в результате молитв.
Женщины нашей семьи, даже рожденные под Калугой,
были образцом стиля, что важнее породы, а часто и воспитания.
Меня учили, что хороший стиль — не спорить с прислугой
и молча переносить испытания.
из подборки
https://etazhi-lit.ru/publishing/poetry/811-svobodnyy-stil.html