15 июля 1989 г.
Забыла не все, даже странно, что помню: это было
лето.
Собрались и поехали, а не хотела. Что знала о них - ничего.
Ни одной амагаммы.
Застрелились все, сразу, в Бисквите. Кафетерий на Старом Арбате.
Часть шла пешком, часть пришла на метро. В Олимпийский.
Если б не Тео (почти тридцать лет, изменился, не могу смотреть).
Если б не прежде - солнечный Летов с отрубленным электричеством.
Прошли невидимками. Сжатые больно с боков. Как ведут на осмотр.
Волосатые; здесь их - винти, не хочу; группками. Старше - эстеты,
младшие - со старенькими кремонами. Все было очень чужое.
Но переваривалась и усваивалась, выводя афедроном всю эту печаль.
И началось.
Тео, если бы не ты. Если б не эти собаки.
Все это видела раньше. В пепельных наших ДК, на частичных флэтах.
Но здесь установили вестибулярный аппарат.
И началось.
Вудсток? Не надо о нем, он закопан и уже не востребован.
Дип Папл в Берлине? Умоляю, речь не о допинге.
Здесь все было на местах.
Каждая мелочь, вплоть до огонька сигареты.
Здесь еще не было разницы между бизнесменом и пионером,
между тонким олдовым эстетом и панкушей-детдомовкой.
Объясняю: олдовый - это всего лишь старый.
Пионер - молодой и наивный волосатый.
Если б не эти собаки.
Тогда взяла след.
Так устроена стая. Так устроена самка собаки.
Пока не догонит и не разорвет - не погибнет.
Музыканты немолодые с их музыкальным скафандром
скоро исчезли.
Память много раз была профильтрована.
Журналист авторитетно сказал: поезд психоделической поэзии
давно ушел.
Тео стал инвалидом. Упыря уже нет.
Да и музыка в общем-то блажь.
Но хочется нарисовать, как господь держит солнечный автомат,
шьет пунктиром из времени во время.
По счастью, досталось и мне.
В это лето мы сами, не договариваясь, застрелились в Бисквите.
И пошли, и пошли, и пошли.
На ту сторону,
и, кому повезло, тот взял след и добрался.
